Пузырек «Нивеи» с каплями шампуня на дне был извлечен. Соломатин посоветовал девицам не обижать сейчас отца (хотел было сказать: «Павла Степановича», но произнес твердо: «отца»), ему и так несладко. От дальнейших разбирательств и укоров сестры были избавлены. Зато пастуху божьих коровок, человеку, как было сказано Соломатину, вообще-то добрейшему, доставалось от всех. За исключением так и не избитого пока никем критика Нечухаева.

– Ничего я не устраивал, - отбивался Сысолятин. - Хотел подколоть Марата Ильича, похвальбу его насчет магнитов… И более ничего… Тут совпадение какое-то…

– Не верьте ему! - обличал Марат Ильич. - С утра бубнил о сексуальных отношениях божьих коровок. Самец, мол, слезает с самки полтора часа. К чему бы? Явно, что неспроста.

– Вы, гражданин Сысолятин, - ревел председатель Собакин, - если не вспыхнет вечная горелка и не дотянется до нас магистральный газопровод, общим собранием будете исключены из членов товарищества. С лишением земли, забора, строений и корней.

– Не хотел я… - бормотал Сысолятин. - У меня и коровки-то не было на ладони… Так, дунул по дурости… Не могло же от моего дыхания взорваться… Ты-то хоть веришь мне, Павел Степанович?

– А-а-а… - обреченно вздохнул Павел Степанович, все ему было равно.

Фаина Ильинична подхватила супруга под руку, повела его в дом.

И тут же на улице Каморзиных раздались новые автомобильные звуки.

Теперь к мемориалу подкатили светло-бежевый автобус, титулованный словами «ТВ - 1 канал», и четыре легкие иномарки. Не принимая никого во внимание, разбежались по участку наиважнейшие в отечестве люди - осветители, ассистенты режиссеров, операторов, снимателей звуков, гримеры с зеркалами и походными столиками для кремов и тонов, парикмахеры и пожарные. Сад-огород Каморзина был захвачен бескровным натиском и превращен в съемочную площадку. В полон никого не брали, а только расталкивали, на ходу прихватывая со столов емкости с влагами и холодную закуску.

Предварительная расстановка творческих сил была произведена. Теперь ожидалось торжественное шествие главных персонажей действа. Коли б тут уместны были оперные каноны, следовало бы прозвучать музыке, сопровождающей возведение Годунова на царство. Или хотя бы возвращение в Каир из победоносного похода полководца Радамеса. Но и тишина, возникшая внезапно, была равновелика выходу к реликвии театрального и прочих искусств светила Александра Михайловича Мельникова.

– Еще один наш, камергерский! - громко обрадовался Васек Фонарев.

На Васька зашикали, а рядом с маэстро Мельниковым у мемориала встали президиумно-трибунные творцы и мастера, наверное, и тевешные академики (впрочем, кто у нас теперь не академик, пришло в голову Соломатину, и дворник Макс Юлдашев, небось, действительный член Академии коммунальных искусств и вручает премию «Золотая сосулька»). Но были при Мельникове и две особы, известные опять же в Камергерском. Актер Николай Симбирцев (этот, пронеслось, должен читать у бочки стихи Сергея Александровича). И новая для закусочной персона (но не для меня), называемая теперь Иоанной, высоченная тощая дама (или девица), хриплоголосая в разговоре и особенно в хоровом пении. Она и прежде являлась в металлических нарядах. Сегодня шлема на ее голове не было, стрижку под «тифозную» украшала лишь зубчатая оловянная корона. На теле Иоанны были латы и поножи, но видом своим как бы перекликающиеся с фасонами нынешнего купального сезона. То есть килограммы стали сверху (нагрудник) и килограммы стали снизу (набедренник) расступались, открывая для знатоков голое тело Иоанны и ее пупок. Доступны взглядам в разрезах поножей были икры девицы. Возможно, эти участки тела были заколдованы или пропитаны секретными смесями и являлись неуязвимыми.

С этой Иоанной и было более всего хлопот у режиссера, операторов и гримерши. Из-за капризов девицы ее все время перемазывали. Но это пустяки. Мучились с тремя ее тинейджерами-пажами. Один из них нес меч. Другой поднимал над головой треугольный щит со щукой на желтом поле. Третий держал в руках какие-то поводья, возможно, должен был вести под уздцы невидимого, но верного коня. Мальцы путались, на них орали, но, наконец, мизансцена с Иоанной была выстроена. На кой ляд сюда привезли даму в латах, соображения у зевак рождались самые легкомысленные.

Отзвучали последние мегафонные крики, аппаратура была приведена в готовность орудий перед Курской артподготовкой, прозвучало зловещее: «До прямого эфира осталось пять минут!», и тогда Мельников, листавший перед тем необходимые для произнесения Слова тексты, поинтересовался:

– А где бочка?

– Где! Где! - загоготал Васек, однако ожидаемых слов о Караганде не произнес, а сообщил: - На небе! Принесет нам хлеба, черного и белого!

Тогда, наконец, и была замечена в мемориале воронка, дыра от вырванного с корнем зуба.

К Мельникову, титанам и академикам бросились с разъяснениями Марат Ильич, председатель Собакин, эксперт Сысолятин и конечно, Васек Фонарев. Мельниковым был замечен и выспрошен и еретик Нечухаев (оказалось, тот был чуть ли не учеником Мельникова, их пути пересекались в ГИТИСе). «Воздвижение и улет!» - воскликнул Нечухаев.

Скорым вышел захват тевешным десантом сада Каморзина. Сборы в Москву были тем более скорыми. Компенсацией за бездарный рабочий день стали выпотрошенные из закромов и сусеков провизия и напитки. Адью, Павел Степанович, умелец водяных магистралей…

У ворот Каморзиных остался лишь автомобиль Мельникова. Обескураженный маэстро не нашел сил сесть за руль.

Соломатин во время шумного наезда держался от суеты подальше. Теперь он подошел к детищу Павла Степановича. И вот что он увидел: над воронкой, расставив ноги, стояла женщина в латах, Иоанна с рыцарским мечом в руках.

– Божия коровка, вечная горелка… - бормотал председатель Собакин, - да пусть стоит хоть эта…

29

Вернувшись с профессорских каникул в Москву, я узнал, что закусочную в Камергерском переулке закрыли.

Летом жили, конечно, надежды на радости в будущем. Вернее - на справедливости в будущем. Но и предчувствия зудили. А потому я, даже и не произведя разбора доставленных в город вещей, спустился в переход у телеграфа и вышел к Антону Павловичу Чехову.

Антон Павлович стоял приветливый. Сентябрь вышел погожий, небо голубело, на выносных столиках под зонтами еще пребывали в беседах любители дорогих уличных посиделок, у входа в мхатовское училище шумели, бренчали на гитарах балбесы. Камергерский переулок, в отличие от Столешникова, жил. До закусочной оставалось пройти метров сто. Меньше. И тут меня остановил полковник Нелегайло. Он прогуливался с собакой. Собака, приблудная, большая, лохматая, глупая, обитала у полковника третий год. Я - кошатник, в собаках не разбираюсь, название ее породы длинное и кончается словом «терьер». В зависимости от настроения полковник позволял себе именовать ее по-разному. То - «Леонид Ильич». То - «Борис Николаевич». То - «Анатолий Борисович». Сегодня собака отчего-то получила кличку «Андрей Спиридонович».

– Я только с дачи, - предварил я вопрос полковника. - Начинаются занятия.

– И летом в Москву не заезжали?

– Нет.

– Было бы у вас оружие, - сказал Нелегайло, - вы могли бы пристрелить меня, как вестника плохой новости.

– То есть?

– Закусочную закрыли. Купили и закрыли.

– И кто же купил?

– Не знаю. Но полагаю, скоро узнаю по своим каналам.

– Что толку-то будет от этого знания, - вздохнул я.

– Вы правы. Толку никакого.

– И куда же…

Я замолчал. Развитие вопроса могло вызвать либо практическое направление разговора («И куда же вы теперь ходите?»), либо направление социально-обличительное («И куда же нам теперь податься?»). Но вяло вышагивающий по плиткам тротуара совершенно босой Васек Фонарев снабдил разговор свежими интонациями. А меня и иными новостями. Эти трое гуманоидов с ниппелями сегодня прилетали, расстроили полковника, стерву, и та послала Васька за бутыльками. А куда теперь идти? Или к вам, в Газетный, или на Петровку, или в Елисей. Бдившие днями и ночами «Красные двери» продали и закрыли, и там разместится какая-то дурь. А «Красным дверям» Васек остался должен, и его неприятно скребет совесть. «Диету» на Тверской продали и закрыли, «Дары моря» на Тверской продали и закрыли, «Марочные вина» продали и закрыли, они остались только в кинофильме «Подкидыш» в компании с Раневской и Риной Зеленой. Не только что бутылек, но и краюху хлеба добыть теперь негде. От Пушкинской до Кремля остался лишь «Седьмой континент» да еще Елисей. Но «Седьмому континенту» скоро полный близнец, ловкачи вот-вот ломанут отель «Москва» и восстановят его в перевернутом виде. А потом жулики завладеют и Елисеем. Правда, говорят, закусочную нашу купил человек поприличнее жуликов.