– Ну вот тебе раз, профессор! - развел руками Мельников. - И оборвал меня на лету!

Он досадовал. Было видно. Чуть ли не обиделся. Излагал он суть летоисчислений от Хвостенко и от Мазепы с таким воодушевлением, будто был не адептом увлекательных теорий, а творцом их. Кассирша Людмила Васильевна, хотя и не выбила ни одного ошибочного чека, воспринимала лишь откровения Мельникова, всплескивала руками и произносила то ли в ужасе, то ли в радости: «Ой! Ой! Ну надо же! Ой, мамочки! Страсти-то какие! Жанна д'Арк у нас в закусочной! Чурикова!» Я же опасался, что Мельников возобновит свое воодушевление и продолжит демиурговы речи. Роль творца истории он еще не исполнял. А я срывал его премьеру. Но я понимал, что его словесные фантазии основаны не на собственных его ученых прозрениях, а на информации, подсунутой ему продавцами родословных древ.

– Значит, тебе, - сказал я, - предлагали еще два родословных древа?

– Да, - кивнул Мельников.

– Ну и в чем твои сомнения?

– Как в чем? - Мельников удивился.

Вот в чем. Он так привык к своему, выстраданному родословному древу, что никакое другое древо не было ему надобно. Каждая ветвь его шелестела Мельникову польстительно-ласково. Копию древа под стеклом и в раме он разместил на самой выгодной стене гостиной. С подобным уважением повешены «Джоконда» в Париже и «Сикстинская мадонна» в Дрездене. Слайды древа он дарил видным персонам. Для оригинала же (Мельников опять перешел на шепот) он заказал знаменитому мастеру, чьими услугами пользуется императорский двор, секретнейший тайник. Какой именно императорский двор, Мельников уточнять не стал. При этих его пришептываниях кассирша Людмила Васильевна снова всплескивала руками и ойкала. И вот явились посланцы от двух иных летоисчислений с предложениями древ.

– Ну и что? - сказал я. - Сложность-то в чем? Получи еще два древа и пользуйся ими на здоровье при тех или иных обстоятельствах.

– Ага, как же! Получи! - хмыкнул Мельников. - Они ведь деньги требуют за изыскания! И отнюдь не копейки.

Первое древо, размещенное в пределах привычного летоисчисления, архивные мальчики и девочки выращивали с удовольствием и бесплатно из уважения к талантам Мельникова, отражая всенародную любовь к нему. А эти молокососы от Хвостенко и Мазепы сразу же выказывают корысть, оскорбительную для маэстро, им все равно, для кого они возьмутся создавать родословную.

– Среди этих умельцев, - спросил я, - не было молодого человека по фамилии Пересыпкин?

– Я и не помню их фамилии! - поморщился Мельников. - Пересыпкин? Нет, не помню. А почему ты спрашиваешь?

– Да так, - сказал я. - Пустое…

Коля Пересыпкин, казавшийся мне высокомерным молчуном, ушел из нашего учебного заведения в Эзотерическую академию, что у Земляного вала. Спустя время от прежних его однокурсников я услышал, что Пересыпкин, вечно нище-голодный, купил «Тойоту», процветает, торгует гороскопами. Но торгует с риском канатоходца. Он и его коллеги имеют дела с конкурирующими фирмами, создают гороскопы и тем, и тем, часто по поводу конфликтных ситуаций, кого-то подталкивают к выгодам, а кого-то подводят к краху. С выгод и добывают навар. Игрой с необходимостью (удовольствием) пудрить мозги и сталкивать конкурентов увлеклись, хотя и понимают, чем она может закончиться. Вот уже год, как о Пересыпкине я ничего не слышал. Жив он или не жив, не знал.

Уловив заминку в нашем с Мельниковым разговоре, в беседу вступила Людмила Васильевна.

– А вы Квашнина знаете? - спросила она.

– Не знаю я никакого Квашнина, - буркнул Мельников.

– И я не знаю, - кивнул я.

– Ой! Ой! Ну как же! - удивилась кассирша. - Миллионщик. Да что миллионщик! Он алименты может платить миллионами, но некому. У него отрасль. Монополия. У него хоккейная команда «Северодрель»!

– Ну и при чем тут Квашнин? - проворчал Мельников, он явно был недоволен вмешательством кассирши в разговор.

– А то, что этот Квашнин, - сказала Людмила Васильевна, - собирается купить закусочную. Будет торговать коврами или поставит игровые автоматы. И мы уж тут не появимся. Если только Дашу он к себе позовет. Он на нее глаз положил. И она на него глядела как на проезжего корнета.

– Ну уж вы, Людмила Васильевна, совсем меру не знаете! - вспылила Даша, сдернула с головы синюю пилотку и убежала на кухню.

– Ой! Ишь как разрумянилась! - обрадовалась Людмила Васильевна.

А мы с Мельниковым помрачнели. На кой хрен нам игровые автоматы! И ведь недавно я все же слышал о Квашнине, о какой-то его бетономешалке. Впрочем, Мельников помрачнел ненадолго. Что вникать в пророчества кассирши, если не утолен его интерес к проблемам летоисчислений? И я понимал, что Мельников, оскорбленный поначалу сребролюбием изыскателей фамильных древ, уже не прочь поторговаться с ними. Отчего же в дополнение к ветвистому дубу не завести деревца диковинные или даже декоративные? Зная Мельникова, я мог предположить, что его особенно привлекала сплющенность времени в системе Единого Поля (то есть объединившего поля электромагнитное, гравитационное, ядерное, слабые и прочие, пока неизвестные), там Мельников мог совмещаться не только с Батыем, Людовиком Каторз, маршалом Катуковым, но и с Шекспиром или с Эзопом, содержа в поле притяжения хриплогласую Жанну д'Арк, и всякой скотине, с ехидством относящейся к его свежим воспоминаниям, скажем, о первом представлении «Гамлета» в лондонском «Глобусе» можно было сунуть в морду родословную «от Хвостенко». Родословная же «от Мазепы», думаю, была для него не столь важна, это так, забава, некий завиток из рококо, арабеск изящный, отчего бы и им не владеть?

– Ну и торгуйся, - согласился я.

21

– Александр Михайлович, - услышали мы, - вот я и здесь. Как и обещал.

Перед нами стоял молодой человек с пятнистой пиратской косынкой на голове. Мельников покосился на меня, он выказывал - для меня - недоумение, давая понять, что молодой человек - хам и что ни о каких его обещаниях, он, Мельников, не ведает. Пиратскую косынку носил и Коля Пересыпкин, и у него, как у сегодняшнего малого, из-под косынки вылезала на шею косица. («Не к манчжурам ли вы себя причисляете?» - поинтересовался я как-то у Пересыпкина, но нет, о манчжурах Коля и не слышал.) Скоро я посчитал, что подошедшего следует называть не молодым человеком, а парубком или хлопцем, мысль об этом наводили вислые усы малого, правда, пока что жидкие. Косицу малого к оселедцам отнести было нельзя, но не исключалось, что косынка прикрывала стрижку под горшок.

– Хома Брут… - пробормотал я.

– Что? - не понял малый.

Мельников невнятной скороговоркой представил ему меня и предложил садиться.

– Кошеваров, - назвал себя малый. - Кошеваров Максим. Я сяду, но рассиживаться у меня времени нет.

– Николай Пересыпкин вам знаком? - спросил я.

– Нет, - сказал Кошеваров, правда, после некоей заминки. - Среди моих знакомых нет ни Николая Пересыпкина, ни Хомы Брута…

– Ну и слава Богу, - сказал я.

– Разговор здесь уместен? - Кошеваров обратился к Мельникову.

– Да, - кивнул Мельников. - Профессору известна суть дела.

– Тогда приступим, - объявил Кошеваров, расшнуровал черную папку и протянул Мельникову несколько листов плотной бумаги.

– Что это? - спросил Мельников.

– Типовой проект родословного древа. А это список потомков Мазепы, их личностей из боковых ветвей, а также титанов и титанесс, предваряющих рождество Мазепы. А здесь - варианты жанровых форм родословных древ. В частности, типа Тезиса, то есть похвалы Лазарю Барановичу, с картушами, фейерверками, апофеозами и подпорой корней древа подземными девами. Я вам объясню, кто такой Лазарь Баранович…

– Не надо, - сказал я. - Мы читали про Лазаря Барановича.

Слова мои Кошеварова, похоже, покоробили. Но теперь я стал для него фигурой совсем несущественной. К Мельникову же он начал обращаться более уважительно. А Мельников по-прежнему к моему удивлению смотрел на Кошеварова искательно. Познакомившись с текстами проекта, Мельников протянул листы из черной папки мне. Вписаться в летоисчисление от Мазепы Мельникову предлагалось по нескольким линиям. По рыцарски-романтической. Тут Мазепа был герой и рыцарь, и все его предшественники, пусть и сплющенные во времени и едином поле, были герои и рыцари. По линии эротической. Легенда относила Мазепу к вечнозеленым плейбоям космического масштаба. С детства помню даже картинку чуть ли не в сочинениях лорда Байрона. Совершенно голого красавца (торс Шварценеггера) испуганный конь нес по степи. По одному из житий Мазепы он был уличен паном Фальбовским в утехах с женой пана. Схваченный сворой челяди, раздетый, был привязан к лошади и отправлен в степь на съедение волкам. Выжил. Сколько было в Речи Посполитой красавиц, все они поголовно (потелесно) попали в коллекцию Мазепы. Третья линия предлагалась западноевропейских значений. Пересечения судеб Мазепы с тем же Байроном, королем шведским Карлом, королем саксонским и польским Августом Сильным обещали удивительные ветки и сучки и в без того живописном древе. Наконец, линия ясновельможная. Тут какие бы только титулы и дворцы ни случились в прошлом и будущем Мельниковых!